Шестнадцатилетний капитан идет вокруг света!

Прежде всего, женщины истирают корни кавы металлическим пестиком в большой деревянной ступе, выдолбленной из бревна в несколько обхватов. Затем порошок ссыпают в долбленую же чашу емкостью в несколько ведер, льют туда воду, и кто-нибудь из наиболее уважаемых представителей племени отполированной до блеска палкой все перемешивает. Когда смесь отстоится, с поверхности убирают всплывшую грязь и неперетертые волокна, разливают жижу по сосудам из пустых кокосовых орехов и наполняют ею маленькую чашку. Первому подносят гостю. Трижды хлопнув в ладоши, я принимаю чашку, осушаю, говорю «мака» — «пустая» — и возвращаю ее «виночерпию». Чашка идет дальше по кругу, процесс повторяется снова и снова. Мужчины беседуют, решают местные проблемы, поют песни, сидя со скрещенными ногами на толстых циновках. Действие размельченной кавы подобно действию слабого пива.

Однажды «Дав» шел под мотором по почти замкнутой рифами лагуне у тех же островов Ясава. Внезапно я потерял равновесие и грохнулся на палубу: вдруг пришла в движение леска, которая вот уже неделю бесполезно свисала с транца и на свернутые кольца которой я нечаянно наступил. Добыча оказалась пятикилограммовым тунцом. В надежде на то, что удача, как и беда, одна не приходит, снова забросил леску с блесной, выключил мотор и несколько раз прошелся по лагуне туда и обратно под парусом. Общий счет — три тунца и одна барракуда в мою пользу. Я знал, что здешние племена считают барракуду вполне съедобной рыбой и решил последовать их примеру. Но что делать с пятидесятью с лишним килограммами свежей рыбы? Пристав к берегу, я отправился в ближайшую деревню и стал расспрашивать, где можно прокоптить улов. Мне указали на хижину местного торговца, объяснив, что он сделает это быстрее всех, но тут же предупредили, чтобы я держал с ним ухо востро. И не зря: когда я предложил ему половину добычи с тем, чтобы он прокоптил другую, торговец потребовал включить в свою долю рыбьи головы. Научившись кой-чему у местных кулинаров, я заранее облизывался при мысли о супе из рыбьих голов, так что на уступку пошел весьма неохотно. Но это полбеды: когда он вернулся с моей долей, весила она около восьми кило, не больше. Должен сказать, что это был единственный случай, когда меня обманули. Обычно жители островов были очень приветливы ко мне и бескорыстно предлагали посильную помощь. Расстроенный, я вернулся на яхту.

Меня разбудил упорный стук по обшивке с левого борта. Я вылез из каюты и узрел своего хорошего знакомого американца Дика Джонстона, который тоже шатался по Тихому океану под парусом. Узнав, что «Дав» стоит в бухте, он вплавь добрался до яхты, чтобы провести со мной несколько часов, а пробыл на борту «Дава» целую неделю. Такова жизнь на Фиджи!

Услышав рассказ о том, как меня надули, Дик ответил: «Забудь! Вечером мы полакомимся кое-чем повкуснее супа из рыбьих голов». Он вытащил меня на берег, принялся копаться в песке и через несколько минут протянул на ладони плотно сомкнутую раковину небольшого моллюска: «Ищи вот такие. Они обычно зарываются в мокрый песок. Мясо в них немного, если хотим наесться, должны набрать целое ведро».

На яхте Дик сварил картофель и лук, добавил муки, молока и специй, затем швырнул в кипяток раковины. Памятуя о своем экспромте с ужином из моллюсков, я относился ко всем его манипуляциям скептически. Но только до тех пор, пока не проглотил первую ложку. Варево оказалось необычайно вкусным.

Еще на Суве я потерял последнего товарища по плаванию — Джули, которая угодила под грузовик. Теперь, перед расставанием с Фиджи, я нашел себе смирного на вид котенка оранжево-рыжей расцветки. Новый «матрос» оказался сущим дьяволом: на все попытки взять его на руки или хотя бы погладить отвечал враждебным шипением и выпущенными когтями.

Мы покинули Фиджи, подгоняемые свежим юго-восточным ветром. 550 миль до островов Новые Гебриды «Дав» пробежал Очень быстро, за четыре с половиной дня. Там меня ожидал стец. Мы не виделись больше года, так что встреча была довольно бурной. Как оказалось, он прилетел, чтобы отговорить меня от продолжения плавания, опасаясь, что инцидент у острова Тутуила, когда я остался без мачты, может не раз повториться. Я заверил его, что буду пережидать штормовую погоду в портах, и вопрос на этом закрылся, хотя мы оба прекрасно понимали, что всего не предусмотришь.

Вила — столица Новых Гебрид — гораздо больше напоминает французский город, чем английский, хотя острова находятся под совместным управлением этих двух государств, флаги которых развеваются рядом на флагштоках общественных зданий. Атмосферу создают бесчисленные маленькие кафе, расположенные почти впритирку друг к другу. Мы провели здесь две недели и задержались бы еще дольше, но приближался очередной штормовой сезон, и я поторопился дальше на север. Без происшествий прошел 700 миль до Соломоновых островов и бросил якорь в порту Хониара, где через два дня ко мне опять присоединился отец. Мы вместе провели рождество (уже второе, которое я встретил в пути) и расстались.

Во время второй мировой войны на Соломоновых островах происходили крупные сражения между американскими и японскими войсками. Почти на всех островах я видел заросшие травой траншеи, залезал на ржавые танки и разбитые корабли, выброшенные на берег, то и дело натыкался на сгнившие военные бутсы, простреленные шлемы, человеческие кости. Это заставляет гораздо сильнее осознавать ужасы войны, чем любые книги и музеи.

На Соломоновых островах живет странная птица-инкубатор. Короткохвостая, похожая на цыпленка, она переплюнула пресловутую кукушку в отношении заботы о потомстве. Птица-инкубатор откладывает большое, размером с гусиное, яйцо прямо на землю и зарывает его, действуя своими непропорционально большими и сильными ногами, как лопатой. В течение сорока дней яйцо лежит в теплой земле, потом лопается под ударами клюва новорожденного. Пробив скорлупу и корку спекшейся земли, птенец выбирается на свободу и сразу же уверенно поднимается в воздух. Впрочем, большинство яиц остаются закопанными день-два, не больше. Местные жители каждое утро обходят окрестности, раскапывая любую подозрительную кучку земли, и забирают почти все, что птицы успели снести за сутки. К счастью для этого необычного создания, некоторые острова необитаемы, поэтому части потомства удается спастись.

Во время стоянки в Хониаре я разобрал свой двигатель, смазал его, покрасил, снова собрал и... тут же решил продать за ненадобностью. В шторм он меня не спасет, для передвижения по тихой воде мне достаточно подвесного мотора, а на борту станет свободнее.

1 марта я опять вышел в море, хотя штормовой сезон еще не кончился: через четыре дня мне исполнится 18, хотелось встретить день рождения на новом месте. Если бы кто-нибудь сказал мне, что через десять дней Соломоновы острова все еще будут торчать у меня перед глазами, я бы расхохотался ему в лицо...