Немыслимое путешествие

Глава 4. В высоких южных широтах

В понедельник утром, 21 декабря 1970 года, я, как и ожидал, увидел землю, но через три четверти часа она скрылась в облаках. Это были возвышенности острова Эстадос, меня от него отделяло миль двадцать. Дул сильный северный ветер, около 6 баллов, но прогноз погоды, переданный радиостанцией Порт-Стэнли, давал повод ожидать, что он сменится юго-западным. Это утвердило меня в решении обогнуть Эстадос, хотя мне ничуть не хотелось снова поворачивать на восток. Озабоченный тем, чтобы благополучно миновать восточную оконечность острова, я решил держаться дальше от берега.

В этом районе было волнение от разных румбов, и мне не терпелось поскорее выйти опять на простор. Барометр падал, все выглядело как-то неуютно. Я нес вахту всю ночь и на следующий день, около 13.10 по местному времени, повернул направо. Так начался долгий поединок с ветром. Меня встретил вест силой в 7 баллов, порывы достигали 9 баллов. Да еще с полдюжины китов вздумали поиграть у меня на нервах. Идя одним курсом со мной, они резвились вокруг яхты, подныривали под нее и всплывали в каких-нибудь тридцати футах. Я приготовил несколько глубинных патронов, чтобы попробовать припугнуть китов, если им вздумается пойти прямо на яхту. И спрашивал себя: если в самом деле придется применить взрывчатку, не получится ли так, что она их только разозлит, и они пойдут в атаку? К счастью, патроны не понадобились — киты сами убрались восвояси, не причинив никакого вреда.

Вскоре после того как они ушли, ветер стих, и мере почти совсем успокоилось. Я направлялся прямо на мыс Горн, но без ветра продвигался очень медленно. С большим трудом удалось наконец связаться с Буэнос-Айресом, и я принял шесть телеграмм с добрыми пожеланиями. Я был на седьмом небе от радости: ведь в пустынном море так легко внушить себе, что ты всеми позабыт (хотя я великолепно знал, что это не так). Я развернул сверток, посвященный прохождению мыса Горн, и нашел банку паштета, картофель, банку мандаринов (любимое лакомство Морин), набор козаики и кекс от Эрика Ли, моего друга из Научно-исследовательской лаборатории военно-морских сил, который так основательно просветил меня по вопросам выживания. Кекс испекла его жена, а он добавил записку: «Потешься вкусненьким». Эрик угадал: я успел съесть почти половину кекса, прежде чем прочел записку!

Остаток дня и всю ночь я находился на руле, мало-помалу продвигаясь на запад. Утром 23 декабря меня отделяло от мыса Горн 87 миль. Я связался по радио с военным кораблем «Индьюренс», который разыскивал меня в этом районе, и мы встретились в точке с координатами 55°49' ю. ш. и 64°35' з. д. (Готовясь к встрече, я побрился и надел чистую рубашку.) Я сообщил свои координаты: 55°54' ю. ш. и 64°44' з. д.— ошибка примерно на 7 миль. Не так уж много, если учесть, что я прошел больше 8 тысяч миль и у меня не было определения по маякам.

«Индьюренс» (капитан Родни Боуден) описал два-три круга, в воздух поднялись два вертолета, потом ко мне подошел катер, на котором были лейтенант Уилкинсон, старшие матросы Вирго, Деннис и Лэйн, а также старший авиамеханик Даннинг. Наша беседа продлилась всего несколько минут, но и то я был счастлив. Я передал им свою почту и отснятые пленки, а они вручили мне сумку, в которой лежал свежий хлеб, фрукты и две бутылки виски. Кроме того, я получил почетный значок «Индьюренс». Затем катер ушел, свидание кончилось.

Я не могу выразить словами, каким событием была для меня эта встреча у мыса Горн. Она навсегда останется одним из самых ярких воспоминаний в моей жизни.

В сочельник 24 декабря 1970 года я записал в журнале:

«Обогнул Горн.

Да, я обогнул его. Прошел в 5 милях к югу от мыса. Слишком близк», если подумать о течениях и о том, как быстро здесь портится погода. Но случай представился, и я им воспользовался. Это было в 19.50 по Гринвичу.

Поднявшись утром после двух часов сна, я увидел его прямо по носу. И, подойдя вплотную, остро ощутил, какое это глухое, уединенное место... А когда прошел мимо, налил себе немного вина и поднял тост за «хозяина» Атлантики и Тихого океана.

Примерно с час держалась тихая погода. Связался с Фолклендскими островами. Проблема в том, что я здорово устал. Последние три дня спал от силы четыре часа, потому что выжимал из яхты все возможное.

Теперь нахожусь к юго-западу от Горна — и ветер юго-западный. Это некстати: ведь мне нельзя забираться слишком далеко на север. Не хочу, чтобы меня «взяли в коробочку». Мне нужно остерегаться этих проклятых островов (вокруг мыса Горн), а они не обозначены огнями. Ладно, как-нибудь проскочим, хоть и нелегко придется.

Волны заметно изменились. Выглядят куда внушительнее. Ничего. Не будет же так бесконечно (или будет?).

В Соединенном королевстве празднуют сочельник, Деды Морозы набивают подарками чулки. На душе такая грусть, словно меня чего-то лишили.

Отпраздновал прохождение мыса Горн: крабы, консервированный окорок, жареный картофель, бокал вина. Для шампанского еще не наступило время, а виски и прочие крепкие напитки отпадают: я должен быть начеку».

В кают-компании было неубрано, посуда не мылась три дня — наглядные свидетельства моей усталости. От природы и благодаря армейской выучке я довольно чистоплотный человек, и я с отвращением глядел на такое безобразие. Но у меня просто не было сил приниматься за уборку.

В день рождества, 25 декабря, погода испортилась. Подул очень крепкий ветер — 8 баллов, порывы до девяти; он нагнал огромные волны, я таких грозных чудовищ еще не видел. Южный океан преподнес мне свой рождественский подарочек — случилась катастрофа. Высоченная волна обрушилась на яхту и разбила автопилот. Меня бросило через кокпит, я боднул дверь и рассек себе лоб. Получилась нехорошая, глубокая рана, но меня гораздо больше тревожил автопилот. Без него все плавание принимало совсем другой характер. Нечего было и думать о том, чтобы уложиться в намеченный мной срок. Чтобы идти крутой бейдевинд, я должен быть на руле, но ведь нельзя все время оставаться на вахте, отдыхать тоже надо. Значит, придется часто ложиться в дрейф и топтаться на месте, а то и терять завоеванные таким трудом мили. Я страшно расстроился. И вдруг услышал в программе для моряков торгового флота свое собственное имя: по заявке Морин и Сэмэнты для меня исполнили «Лунную реку». И я приободрился, сказал себе, что не поддамся морю, вернусь домой к жене и дочери. Как это у меня получится, сколько времени понадобится — об этом я тогда не задумывался. Дойду, и все тут!

Шторм продолжался всю ночь, и в конце концов, опасаясь за паруса, я был вынужден лечь в дрейф. Мне было не до еды, сил хватило только на то, чтобы забраться в спальные мешки в надежде согреться.

На второй день рождества погода мало изменилась, правда, сила ветра упала баллов до семи. Ветер по-прежнему был северо-западный, и он теснил яхту на юг. Меня это вовсе не устраивало: на юге подстерегали льды, с каждой милей возрастала опасность столкновения с айсбергами. Я не смог связаться по радио с Порт-Стэнли, это меня беспокоило: ведь не получив очередной сводки, люди станут тревожиться за меня.

«Бритиш стил» держалась хорошо, легко всходя на могучие валы. Однако время от времени удар волны осаживал ее. Из-за сильного холода я не мог подолгу оставаться на руле, и вообще это занятие вредно отражалось на моем настроении. Ну ладно, автопилот бесповоротно вышел из строя, но ведь можно что-то придумать. Например, фиксировать румпель. Но при закрепленном румпеле яхта пойдет под углом к ветру не круче 60 градусов, да и то ей трудно держать курс, когда ее то и дело осаживают большие волны. Никогда еще в жизни у меня не было так мерзко на душе. Мне было тошно — не от морской болезни, а от досады.

В сочельник я развернул рождественские свертки. Мои друзья не поскупились на поздравления и подарки, но, вместо того чтобы воспрянуть духом, я чуть не разрыдался.

Теперь я убрал все подарки, оставил лишь несколько украшений и календарь от Эрика Ли с видами Шотландии. Подарками займусь снова в другой раз, когда погода наладится...

27 декабря ненадолго выглянуло солнце и ветер сместился к юго-востоку. И подул было слабее, но вскоре опять достиг 6 баллов. Похоже, что 5, 6 и 7 баллов — обычная сила ветра в этой части земного шара. Пока светило солнце, я воспользовался случаем искупаться и побриться, да и то пришлось укрыться за рубкой от холодного ветра. Заодно постирал носки. Бинт на голове затвердел от соли, но я решил подождать с перевязкой до следующего дня. Удалось наконец связаться по радио с Порт-Стэнли, и я передал сообщение о поломке рулевого устройства.

Записи в журнале показывают, как менялось мое настроение от малейших происшествий.

«28 декабря. 57°10' ю.ш., 78°10' з. д. Приятно удивился, определив место: я не думал, что прошел так далеко на запад. Пока что навигация не проблема. Да и вообще не стоит чрезмерно беспокоиться — был бы общий курс западным, это главное.

Связался с Порт-Стэнли. Получил радиограммы от Морин и Фила, они явно озабочены, как я собираюсь поступить. Очень просто: идти вперед, пока могу.

Радио сообщило о двух танкерах, терпящих бедствие в Атлантике. Хоть бы людей спасли... Хуже нет — погибать в море.

Перешел на тихоокеанские карты. У правого обреза — Южная Америка, дальше — пусто. Сложил лист пополам, чтобы не видеть эту пустоту. Все-таки расстояние кажется поменьше; вздор, конечно, но мне помогает.

Второй день меня сопровождает Альби — большей альбатрос. Не берусь точно определить его размеры, во всяком случае я такого здоровилу еще не видел. Белое брюшко, коричневые крылья, на каждом по белому пятну. И он хоть удостаивает своим вниманием брошенную ему галету. Не знаю, ест ли, но во всяком случае присматривается.

Я представляю себе, как вернусь домой и на целую неделю поеду куда-нибудь с Морин и Сэмэнтой.

29 декабря. Чертова катавасия. Ветер западный с тенденцией перехода на северо-западный. Придется идти бейдевинд, но какой выбрать галс — правый или левый? Если я лягу на правый галс, то смогу идти курсом на юго-запад. Если следовать левым галсом, то буду удаляться в северо-северо-западном направлении, даже в северном. Таким образом, правым галсом я буду продвигаться все же на запад, но и спускаться к югу. Однако опасаюсь за металлические конструкции яхты — с усилением холода металл становится хрупким. Кроме этого я могу попасть в зону льдов. Если же я пойду левым галсом — потеряю продвижение в западном направлении, но выиграю в северном.

Запад, запад — я на нем помешался. В общем выбираю курс правым галсом — на юго-запад.

Молю небо, чтобы наставило меня на путь истинный и чтобы подул зюйд-вест. Непременно будет зюйд-вест, весь вопрос — когда?

Связи с Порт-Стэнли не было, я проспал сеанс.

Ага, молитва услышана, ветер 260° (азимут магнитный); это дает мне курс 283° (истинный). Замечательный курс. Надолго ли? Буду и впредь уповать на силы небесные.

На обед — любимый пирог с мясом, отличная вещь. Перед едой — стопочка хереса.

30 декабря. Барометр падает. Самочувствие отвратительное. Сильный крен, холодно, не хочется вылезать из спального мешка. В довершение ко всему из-за протечек приходится спать на койке у наветренного борта. Продвинулся на север, но очень немного — всего 30 миль.

Становится заметным расход провианта. Раньше всего кончатся конвертики с чайной заваркой. Жаль, я люблю выпить чашечку чаю, если заварка очень хорошая. Нет, Морин не ошиблась в расчетах, просто я не предусмотрел, что будет такой пронизывающий ветер. Из-за него я пью гораздо больше чая, чем если бы я шел по ветру.

Меня серьезно заботит снаряжение. За что ни возьмись — признаки износа. Волны непрерывно треплют яхту, так что я даже слегка отупел. Работаю через силу. В этом одна из причин, почему меня так тянет на север. Будет потеплее — сразу станет легче».

Я предполагал — ведь все мои консультанты так говорили,— что здесь, в высоких южных широтах, я смогу делать длинные галсы, оставаясь по целому дню на одном и том же галсе. Пока что все галсы получались короткими, от 50 до 70 миль. Ветер без конца менялся, не всегда сильно, но менялся; устойчивого ветра я не видел. И холод оказался сильнее, чем я ожидал, а печка упорно бастовала. Я ее всю разобрал, пытаясь найти неисправность, но мои усилия были без толку, и в конце концов я махнул на нее рукой.

Если не считать раны на лбу, физически я был в приличной форме. Правда, руки покрылись ссадинами и появились мозоли, особенно на правой руке, между большим и указательным пальцами, где скользит трос, когда убираешь парус. Я старался выполнять всю свою программу физических упражнений. Приходилось заставлять себя, но зато потом я чувствовал себя намного лучше.

При лавировке против ветра было особенно трудно сохранять ноги теплыми. Стоит выйти на нос, как непременно промочишь ноги насквозь. Носовая скула поминутно врезается в волны, и брызги окатывают палубу. Я иногда надевал резиновые чулки от гидрокостюма — они неплохо согревали. И при каждой возможности стирал носки, правда их не так-то просто было высушить. Я заметил, что наденешь чистые носки — вообще что-нибудь

чистое,— настроение сразу поднимается. Или если умоешься, побреешься. Готовить пищу было подчас довольно трудно: на камбузе лихо скачущей яхты сохранять равновесие около плиты совсем не просто. Но горячая пища очень важна для настроения. И хотя один вид плиты подчас вызывал у меня крайнее отвращение, самодисциплина и армейская выучка помогали мне, и редко случался день, чтобы я не приготовил что-нибудь существенное.

В последний день года я достал новогодний сверток. В нем лежал шотландский календарь и вымпел первого коммодора Антарктического яхт-клуба — изобретение Энн Ингрем и ее детей. Подниму его на мачте, когда буду подходить к финишу,— то-то встречающие будут озадачены! Кроме того, в свертке был консервированный цыпленок, крабы и другие вкусные вещи. Морин, Морин, сколько ты потрудилась, готовя для меня все эти маленькие сюрпризы!..

Еще один приятный сюрприз ожидал меня, когда я взял высоту солнца. Перед этим я передал в Порт-Стэнли координаты — 57°20' ю. ш. и 84°40' з. д. Теперь же у меня получилось 56°08' ю. ш. и 87°00' з. д. Другими словами, я прошел намного дальше к северу и западу, чем думал. Видно, мне помогло какое-то течение.

Новый год я отметил дважды — по Гринвичу и по местному времени. Разница составляла около семи часов. И когда приблизилась полночь по Гринвичу, я живо представил себе, что происходит дома. В яхт-клубе начался праздничный ужин. В Шотландии — и, конечно, в Хоике — хозяйки хлопочут вовсю, на столе булочки с изюмом, коврижки и бутылочка ждут мужей, которые сейчас нетвердыми шагами выходят из пивных... Я спел «Это было давным-давно...», все куплеты до одного, выпил за здоровье Морин, Сэмэнты и всех родных, а также за Фрэнка, Одри и прочих друзей и пожелал им всех благ.

Мой новогодний обед состоял из цыпленка, бобов, фасоли, бокала вина. Перед обедом я выпил хереса, а в двенадцать часов откупорил виски и сделал маленький глоток. Затем я лег спать. Дул западный ветер силой около 4 баллов, и «Бритиш стил» развивала всего 4 узла. Ночь выдалась сравнительно спокойная, и я решил, что могу позволить себе еще одну роскошь — спать, не вставая, до самого утра.

Первый день нового 1971 года был лучшим ходовым днем с тех пор, как сломался автопилот. Я заметно продвинулся на север, и только буйная волна, которая накрыла меня и залила половину кокпита, несколько омрачила мою радость; вода проникла даже в кают-компанию.

Здесь было уже потеплее. Я управился с очередной книгой из моей библиотечки и начал писать письма, чтобы передать их при следующем рандеву, у берегов Тасмании. Было много перистых облаков, однако барометр не падал. Я плотно пообедал — бифштекс, пирог, фасоль, бобы, лук, жареный картофель. Словом, могучий обед, и ел я с великим наслаждением.

Чувствовалось, что я скоро выйду за пределы радиоконтакта с Порт-Стэнли. 2 января я установил связь, услышал, как оператор говорит: «Для вас есть сообщение»,— и тут он пропал. Зато мне невероятно повезло с Веллингтоном в Новой Зеландии. Еще раньше мне передали, что Веллингтон будет слушать меня от 12.00 до 15.00 по Гринвичу. В 13.00 я настроился и поймал вызов, однако ни на минуту не надеялся, что смогу установить связь на таком расстоянии. На всякий случай сделал попытку — и услышал: «ЗЛВ отвечает «Бритиш стил». Слышу вас на тройку». Я ликовал, словно мальчуган при виде новой игрушки. Отправил радиограмму для Британской стальной корпорации, сообщая, что есть связь с Новой Зеландией, и условился с оператором о графике на неделю. Наговорился я с ним всласть. Узнал от него, что в Веллингтоне около 25 градусов тепла. Скорей бы продвинуться еще на север!

И снова ветер посвежел, притом это был зюйд-вест, и он позволил мне идти отличным курсом — 316° (истинный). Сила ветра достигла 9 баллов, я уже подумывал, не лучше ли лечь в дрейф или убрать паруса и вынести румпель под ветер. Однако «Бритиш стил» так славно шла под вынесенным стакселем № 3 и зарифленной бизанью, что рука не поднималась осаживать ее. Решил, если ветер скоро не умерится, все-таки убрать паруса: слишком велик риск еще что-нибудь сломать. Тем более что накануне ночью в камбузе упал ящик с ножами и вилками, а я даже ничего не слышал! Этак, чего доброго, прозеваю, если случится что-нибудь на палубе.

Среди ночи сила ветра достигла 10 баллов; я вышел на палубу, убрал стаксель № 3 и бизань. Закрепил румпель и оставил малый штормовой стаксель, он помогал яхте держать курс. Все проверил и снова лег, но на рассвете поднялся посмотреть, как обстоят дела. По-прежнему все было в порядке. Яхта шла нормально, со скоростью около 3 узлов, курсом на север, это меня устраивало. Однако сила ветра все возрастала, порывы достигали 11 баллов, и около пяти часов я шел совсем без парусов, с вынесенным под ветер румпелем. Затем сила ветра упала до 8 баллов. Мне надоело топтаться на месте, и я развил ход.

Самому мне в каюте ничто не угрожало, я только за снасти опасался. Все обошлось благополучно, хотя я до сих пор не возьму в толк, как корпус и рангоут устояли против такого шторма. Я убедился, что идти с голыми мачтами, когда яхта уподобляется пробке и нисколько не сопротивляется волнам,— страшная нервотрепка. Все равно что заштилеть, только еще и страхи тебя одолевают.

На третий день шторм выдохся, но когда я 6 января взял полуденную высоту солнца, то буквально оторопел. Я-то думал, что меня отнесло на север миль на 100, а оказалось вдвое больше. Уже это говорит о силе шторма. Я усомнился в точности своих наблюдений, повторил их — нет, все верно.

Мне удалось связаться по радио с Фолклендскими островами, потом с оператором Роджером Уайтом в Новой Зеландии. Похоже, все радиооператоры на свете — отзывчивые и обязательные люди. Я попрощался с фолклендскими операторами. Они для меня очень много сделали, я сожалел, что мы больше не встретимся в эфире. Но ведь конец связи с Фолклендскими островами означал, что я ухожу все дальше на запад, а это было для меня главным.

Странная вещь произошла утром 7 января. Я проснулся с таким чувством, что с Сэмэнтой что-то случилось. Чувство это было настолько сильным, что я бросил все текущие дела и взмолился к небу, чтобы Морин и Сэмэнта были живы-здоровы. Вернувшись домой, я узнал, что за несколько дней до этого случая Сэмэнта выбила себе передний зуб. Вероятно, в то утро, когда мне было так тревожно за нее, у нее болела десна. Конечно, сама она давно забыла, что с ней было 7 января, но я не сомневаюсь, что в тот день между нами был какой-то контакт особого рода.

Мои зубы были в полном порядке, но меня беспокоили уши: они шелушились и страшно чесались. Я смазал кх каким-то кремом, и постепенно все прошло.

Мне не терпелось пройти 100° з. д. Каждый десятый градус на карте представлялся мне барьером, и, одолев очередной барьер, я был очень доволен. Естественно, сотый градус был особенно важным барьером, и я мечтал о том дне, когда пройду его. Это произошло 8 января, и в честь такого события я сложил карту так, чтобы не видеть Южной Америки. Мне казалось, что я уже целую вечность торчу в южноамериканской зоне, и каким счастьем было наконец уйти из нее.

На карте погоды про область океана, где я теперь находился, написано, что здесь частые туманы. Вот и я попал в туман, да в какой! Страшновато было идти в густом тумане со скоростью 7—8 узлов. Почему-то даже страшнее, чем в Ла-Манше или Атлантике, хотя на самом деле здесь было куда безопаснее. В этих пустынных широтах вероятность столкновения с другим судном составляла меньше одной миллионной.

Туман держался четыре дня. Журнал рассказывает, чем я был занят:

«9 января. Третий день туман. Не знаю, почему так тяжело на душе, тоскую по дому, хочется увидеть Морин и Сэмэнту. Чтобы отвлечься от мыслей о них, навел порядок в камбузе, вымыл плиту. Теперь плита и камбуз сверкают чистотой. Читаю «Центурион» — это о французских парашютистах. Книга напоминает мне о нашем замечательном товариществе в парашютном полку. Чудесное время было, я был в отличной форме, чувствовал себя исключительно бодро. Со временем все улетучилось. Встретить бы теперь кого-нибудь из однополчан, выпили бы по стопочке. Да только боюсь, что встреча не принесла бы нам такой уж большой радости. Правда, отличное было время!

10 января. Четвертый день туман. Отвратительный день, сплошной дождь н туман. Видимость всего около 20 ярдов. Собрал около шести галлонов воды. Мог бы собрать и больше, да незачем. У меня еще полная цистерна. Солнце выглянуло всего на час. Я воспользовался случаем подстричь волосы. Они отросли и только злили меня. Теперь я их укоротил. Вымыл голову, помылся весь и побрился. И чувствую себя гораздо лучше. Сменил белье, в том числе постельное. Поменял брюки».

Туман рассеялся на следующий день — зато я попал в штиль, а это было чуть ли не хуже тумана. Несмотря на безветрие, сохранялась сильная зыбь, вызванная штормами, которые от начала времен бушуют в высоких южных широтах. Без ветра «Бритиш стил» шатало, словно пьяницу. Трудно выразить, до чего скверно было у меня на душе на этом этапе. Я поносил стихии последними словами, но, устыдившись своего ребячества, объявил затем кампанию борьбы против брани и придумывал себе наказания за нарушение запрета.

Мало того, что меня изводил штиль, на ступнях появились язвочки, которые причиняли невыносимую боль. Никогда не думал, что от такой малости могут быть такие мучения.

Используя малейшие дуновения ветра, я прошел лавировкой целых 15 миль, но в конце концов сдался, убрал паруса и залег спать, не дожидаясь вечера.

Под утро вернулся ветер, и я пошел на северо-запад со скоростью 7—8 узлов. Меня смущало одно противоречие. Счислимое место было результатом моей прокладки, когда же я взял высоту солнца — правда, условия были не очень хорошие,— получилось значительное расхождение. То ли я забрался на север дальше, чем рассчитывал, то ли недооценил силу течения. Вспомнилось, что я ошибся, определяя снос на север во время шторма. Уж не случилось ли чего-нибудь с компасом? Что, если под ударами волн в корпусе яхты переместились магнитные поля? Решил в первый же погожий день проверить компас. А пока я принял координаты, вычисленные на основе обсервации. Поразмыслив, я начал догадываться, где мог допустить ошибку, определяя счислимую позицию. Ведь я по большей части шел с втугую выбранными шкотами, возможно круче к ветру. Так как автопилот вышел из строя, яхта часто рыскала. Очевидно, я неточно рассчитывал средний курс, недооценивал путь, пройденный по ветру. Впрочем, это не исключало возможности, что компас имеет погрешность. Я допускал, что величина ее может достигать градусов десять.

Обсерзованная широта была 46°04'. Мне пока не хотелось подниматься к северу дальше 45° ю. ш.; от этой параллели меня отделял всего градус с небольшим, но не в моих силах было что-нибудь изменить — яхтой командовал ветер.

Вдруг я страшно затосковал по Хоику, захотелось погулять с Морин и Сэмэнтой в тамошнем чудесном парке. Чтобы под ногами была не палуба, а земля, и я мог бы пробежаться. Вспомнилось, как мы с Морин играли там на лужайке в гольф. Правда, мне не очень нравилось с ней играть, потому что она всегда меня побеждала! Ничего, вызову на соревнование Сэмэнту, уж ее я как-нибудь одолею! (Поразмыслив, я заключил, что это еще вилами на воде писано...)

Четырнадцатого января — восемьдесят девятый день плавания — кончился первый баллон с газом. Он хорошо послужил, и, подключая к плите новый баллон, я заключил, что газа вполне хватит до конца плавания. Почти весь этот день лил дождь, но я не стал собирать воду: у меня был достаточный запас. И здорово же я испугался, когда мне вдруг показалось, что я вижу привидение! Откуда ни возьмись, над океаном футах в сорока от яхты поднялось странное облачко белого пара. А затем я рассмотрел огромного кита — это фонтан его выдоха образовал облачко. Еще один сюрприз, правда совсем другого рода, ожидал меня, когда я углубился в книгу «Дерзни быть свободным». По словам автора, он на яхте длиной 14 футов развивал 12 узлов! Мне бы в компанию такого кудесника!

Ветер опять выдохся, и 15 января мой суточный переход был всего 38 миль. Меня отнесло еще дальше на север, до 44°45' ю. ш., и я решил, что не мешало бы для разнообразия немного пройти на юг. Я очутился в области высокого давления, оттого и слабые ветры. Надо выходить из этой области... Без ветра я был беспомощен, и любой ветер представлялся мне лучше штиля.

Мое желание исполнилось на следующий день: подул западный ветер с порывами до 7 баллов. Я долго трудился на палубе, добиваясь, чтобы «Бритиш стил» сама собой управляла. Шли часы, они казались вечностью, а я никак не мог понять, почему яхта упрямится, но все-таки разобрался, в чем дело, и добился своего. Промерзнув до костей, спустился в каюту. В такие минуты одиночка особенно остро чувствует, как тяжело работать без команды: некому было встретить меня чашечкой горячего кофе. Я налил себе джину с тоником и с наслаждением проглотил. Похоже, мне именно тоник нравится, но и джин, конечно, дела не портит.

17 января я совершил великую глупость. Вышел до завтрака на палубу и вскоре ощутил, что меня бьет дрожь. Знакомое состояние, верный признак того, что нужно поесть. В армии я на учения всегда брал с собой глюкозу. Как почувствую слабость — съем таблетку, и все проходит. Теперь же пренебрег сигналом и продолжал трудиться на палубе. Дурацкий поступок, тем более что у меня была целая банка глюкозы. Морин нарочно припасла ее мне для таких случаев. Я терпел полтора часа, потом, чувствуя, что ноги меня не держат, бросил все, спустился в камбуз и приготовил мощный завтрак — четыре яйца, три сосиски, три чашки чаю, десяток крекеров с конфитюром. И сразу пришел в норму, но я еще долго злился на себя: вдруг в то самое время, когда я так раскис из-за собственной оплошности, случилась бы какая-нибудь авария? Я решил больше не допускать таких вещей.

В палубе обнаружились течи, и это меня страшно раздражало. Даже на самых лучших яхтах в каюту просачивается вода, и найти место течи бывает подчас очень трудно. Волны Тихого океана так нещадно колошматили «Бритиш стил», что было бы нелепо винить яхту за одну-две лужи под ногами, но течи были серьезной помехой, и я не один час потратил на борьбу с ними. Особенно злила меня течь над одной из коек, она не давала пользоваться койкой, потому что спальный мешок промокал насквозь. Самая удобная для сна подветренная койка, и одно из преимуществ плавания в одиночку как раз в том и заключается, что можно по желанию менять койки. Однако течь лишала меня выбора, и чтобы не свалиться с наветренной койки, приходилось все время жаться к стенке.

Основательно потрудившись, чтобы устранить эту течь, я предвкушал удобный сон на подветренной койке. Однако праздник не состоялся, сверху по-прежнему текло, и, когда я встал, в мешке, что называется, хлюпала вода. Я целый день сушил его грелками.

В этом пустынном уголке земного шара и живности мало. Вернее, ее не видно, а в толще воды, конечно, всякой фауны хватает. Огромная рыбина, футов на двенадцать, даже напугала меня, выскочив из воды, будто молодой лосось. Большое удовольствие доставляли мне встречи с дельфинами. Из каюты было слышно, как они переговариваются и резвятся около яхты. Один раз я слышал жалобный возглас — должно быть, дельфин очутился как раз под яхтой, когда она сорвалась вниз с гребня волны и то ли ударила, то ли напугала его. Надеюсь, его не ранило.

Я продолжал время от времени делать глупости. Например, взял да съел в один присест целую пачку фиников. Потом мучился животом, и в мысленном перечне нежелательных поступков прибавился еще один пункт — объедаться финиками.

Вечером 18 января я услышал по радио, что в Англии на среду, 20 января, назначена забастовка почтовых работников. И хотя вторник не значился в графике, я решил связаться с Веллингтоном и передать сводку для Фила Уолфиндена, пока не началась забастовка. Только настроился на Веллингтон, как услышал, что меня вызывают! У оператора была для меня радиограмма, однако я слышал его очень плохо и предложил подождать с ней до следующего дня, когда будет связь по расписанию. Но сам я все же ухитрился передать короткое сообщение для Фила с указанием своих координат. Может быть, дойдет, несмотря на забастовку?.. Снова выдался нудный день — дождь и туман, то шквал, то штиль. За каких-нибудь полтора часа я зарегистрировал пятибалльный западный ветер, штиль, затем северный ветер, снова штиль, и наконец, пятибалльный южный ветер! Поистине коварная зона. Все эти штили, шквалы и перемены ветра заставляли меня непрерывно трудиться — менять паруса, маневрировать румпелем, чтобы выжать из яхты максимум. Я опять сделал энергичную попытку отыскать протечки над койкой — и опять безуспешно. Было похоже, что мне от них не отделаться, разве что яхта сама все исправит. Эти течи в рубках и палубах — таинственная штука: ни с того ни с сего появляются и порой (увы, очень редко) ни с того ни с сего пропадают. Решил приготовить шотландский обед, устроить репетицию перед годовщиной Бернса. Рубец с потрохами, хрустящий картофель и горох. Добавил стопочку виски — здорово! С ним рубец показался еще вкуснее.

Паскудная погода держалась несколько дней. Ветер все румбы перебрал, но на норд-осте задержался, и я развил ход, поставив грот и бизань на разные галсы. Правда, поминутно приходилось подправлять румпель, и, так как лил дождь, я, чтобы совсем не окоченеть, укрывался под брезентом. В конце концов спустился в каюту и протянул туда штуртросы. Это было все равно что длинными поводьями управлять конем, но все же лучше, чем сидеть под дождем. Можно было оставить пост на несколько минут — ровно столько, сколько нужно, чтобы перекусить. И хотя мне приходилось бегать из камбуза к штуртросам и обратно, я был доволен поведением яхты, решил даже, что при умеренном ветре можно не убирать грот и бизань. Но ничто не длится вечно. Только я наладился так идти, как ветер переместился к северо-западу; теперь яхта шла круто к ветру. Так продолжалось долго, и дождь тоже продолжался; я собрал около шести галлонов воды для стирки, а заодно помыл голову.

Несколько выдержек из журнала:

«20 января. Связался с Новой Зеландией, из-за почтовой забастовки мои сводки передаются дальше телексом. Получил официальный запрос, согласен ли я открыть очередной смотр морской техники в Бирмингеме. Приятный сюрприз! Жаль только, что не поспею к сроку. Солнце последний раз видел пять дней назад. Тем временем нарастает ошибка в счислении пути. Ничего, лишь бы я продвигался вперед, а не назад. Со всем этим рысканьем разве может быть точное счисление. Капризничает курсо-указатель. Значит, я не могу рассчитывать на сигнал об уходе с заданного курса. Серьезная неприятность.

21 января. Ну и денек! Качели какие-то, сила ветра колебалась от 2 до 7 баллов. Дождь и туман. Лило, как в зоне муссонов. Внизу — сырость, кругом развешена мокрая одежда. Над койкой течет и течет. Хорошо позавтракал, с удовольствием съел грибы и яйца. На обед — рагу, огромная порция. Прошлой ночью я дважды вставал и почти весь день провел на палубе. Здорово вымотался. Придется отклониться либо на север, либо на юг, чтобы уйти от тумана.

22 января. Туман. Всю ночь держался штиль, но к 04.30 подул трехбалльный ветер. И яхта развила ход, правда не сильный. К 09.30 ветер — 1 балл, затем наступил штиль. Использовал передышку, чтобы помыться и побриться. Не такая уж и щетина была, но сбрить ее всегда приятно. Поспал два-три часа и проснулся в 16.30, как раз к началу шторма. Сила ветра достигла 7, потом 8, с порывами до 9 баллов. Только бы не пришлось выходить наверх! Через бортовой иллюминатор видно, как волны перехлестывают. Спасибо Роберту Кларку, что он сделал палубу такой ровной.

23 января. Астрономическое место 45°30' ю. ш. и

134°50'з. д. Наконец-то определился! Впервые за восемь дней увидел солнце. Приятный сюрприз, я не подозревал, что продвинулся так далеко на запад.

На исходе хрустящий картофель. Что ж, вон на сколько хватило, и то хорошо.

Когда я брал высоту солнца, меньше чем в пяти футах от яхты всплыл кит. И напугал же он меня. Я отвел душу крепким выражением, а ему хоть бы что, пошел дальше.

Обнаружил рождественский подарок от членов яхт-клуба — календарь с видами Шотландии и поздравительные открытки. Настроение сразу поднялось!

Сила ветра — 1 балл. Занялся материальной частью:

1. Покрасил компасный ящик.

2. Снял грот и заделал конец фока-фала.

3. Залатал грот.

4. Просушил одежду и спальные мешки.

5. Подтянул фока-штаг.

Плотный обед — херес, пирог с мясом, жареный картофель, сельдерей, вино».

После этого обеда я отлично выспался, встал только в 09.00. За все плавание я редко так высыпался; к тому же спальный мешок (спасибо солнцу!) был сухим, а не сырым, как обычно. Отдых пришелся очень кстати, потому что яхта никак не хотела сама держать курс, и мне пришлось одиннадцать часов просидеть на румпеле. Чтобы не скучать, я подбадривал себя шутками и составлял воображаемые радиограммы знакомым. Например, коммодору яхт-клуба: «Придумал хорошую замену Хэмблской горе: дуй напролом, оставив Сидней справа». Правда, чтобы оценить эту радиограмму, надо знать Хэмблскую гору.

25 января был сотый день моего путешествия. По-прежнему держался штиль, и единственным примечательным событием было то, что я впервые с начала плавания увидел акулу. Снова пришлось не один час отсидеть на руле, я спел 38 песен. Никогда не думал, что знаю столько!

Мучительные темпы... Оставалось пройти всего четыре градуса долготы, чтобы покинуть восточный лист карты Южного океана. Как мне не терпелось проститься с этим листом и перейти на следующий! Суток вполне довольно — был бы ветер! Но порядочного ветра не было, все больше штиль; а подует, так не с той стороны. Просмотрев журнал и подведя итоги, я установил, что после мыса Горн 149 часов топтался на месте — то из-за штиля, то из-за шторма.

Лишь через двое суток с лишним я выполз за пределы злополучного листа. Пришел наконец этот великий момент, и я отметил свое место на западном листе, на котором помещалась Новая Зеландия! Несколько минут я глядел на карту, как завороженный. «И ведь настанет день, когда я пройду Новую Зеландию! — сказал я себе.— Это будет для меня немалое событие. Трудно все-таки приходится».

Очнувшись от размышлений, я решил отметить этот день и откупорил банку креветок. У меня было всего двенадцать банок, и до сих пор я их не трогал. Открыл также последнюю банку грибов. Господи, до чего вкусно было!

Компас продолжал меня тревожить. Я вводил поправку на 10° восточной девиации, однако за точность поручиться нельзя было. Столько идя круто к ветру, к тому же без автопилота, я не мог избежать частых перемен курса. Оставалось только вести их ежедневный контроль.

Как бы то ни было, я продвигался вперед. 28 января вошел в очередной часовой пояс, все меньше оставалось до демаркационной линии времени. Мне уже рисовались пассаты, летучие рыбы, знойное солнце. Я представлял себе, как жадно глотаю пепси-колу, приговаривая: «Ух, жарища!» А сам почти забыл, что такое жара. «Ничего,— говорил я себе,— ничего, настанет день, когда я смогу сказать, что иду домой, к Морин и Сэмэнте».

29 января я развернул «бернсовский» сверток. Я всегда считал, что Берне родился в ночь на 25 января, но Морин сказала, что 29-го, и я ей поверил, ведь она обычно права. Однако тут она ошиблась. Впрочем, я ничего не проиграл, отложив праздничный обед до более приличной погоды.

В «бернсовском» свертке лежал рубец со всеми ингредиентами и печатное меню «бернсовского обеда». Еще одним приятным сюрпризом оказалась книга «Шотландия живет». На этом сюрпризы не кончились: я нашел банку меда, а в одном из шкафчиков лежал «медальон Христофора».

Возможно, святой Христофор принес мне счастье, потому что на другой день выдался случай проверить мои подозрения насчет компаса. Солнце на закате было видно очень четко, так что на результаты контроля можно было вполне положиться. Правда, у меня не было пеленгатора, но я вышел из положения с помощью линейки. Конечно, не идеальный вариант, однако лучше, чем ничего. Моя проверка компаса подтвердила, что имеется восточная девиация 10°. Теперь все стало на свое место, на душе у меня полегчало, и я решил в честь такого события открыть единственную на борту банку с песочным тортом.

Я находился на 44°05' ю. ш.— слишком далеко на север: ведь мне надо было проскользнуть мимо Новой Зеландии. Я подсчитал, что желательно спуститься к югу миль на триста. Конечно, лучше было бы все время идти южнее, но ветры мне не подчинялись. Теперь пришла пора отойти на юг, и я лег на нужный курс. Удалось выдержать его почти весь день 31 января, но 1 февраля опять воцарился штиль, и я около шестнадцати часов топтался на месте. Совсем некстати... Пришлось заняться материальной частью — покрасил носовой люк, навел чистоту на яхте, починил бизань. Парус порвался, одна лата вылезла. Я задвинул лату на место, зашил парус.

В этот день впервые после мыса Горн я увидел признаки суши — кругом плавали водоросли. Суша — редкость в этой части океана, но все же к востоку и юго-востоку от Новой Зеландии есть мелкие острова: Баунти, Антиподов, Кэмпбелл. Очевидно, водоросли приплыли с одного из них, во всяком случае для меня они были признаком, что земля совсем близко. Через два дня появилось множество птиц<— вторая верная примета, что на свете есть еще суша!

До Новой Зеландии оставалось немало миль, но курс уже требовал тщательной разработки. Снос на север был мне вовсе ни к чему, а пробиться на юг оказалось нелегко. На юго-восток — пожалуйста, но это означало отступать, что меня никак не устраивало. Я взялся обойти вокруг света против преобладающих ветров — путь, который кое-кто считал немыслимым для одиночки. Половину земного шара я уже обогнул. Надо пробиваться дальше.

По мере приближения к Новой Зеландии начались трудности с радиосвязью. Связаться на сравнительно короткое расстояние подчас труднее, чем на дальнее. Меня заботило, как бы Морин не стала волноваться, не получая вестей обо мне, тем более что на всем пути от мыса Горн радио работало прилично. Значит, и тут нельзя сдаваться. Не ответит Веллингтон — может быть, удастся наладить связь с островами Чатем. Временами я слышал вызовы Веллингтона, но мой голос не мог пробиться.

По-прежнему штормы чередовались со штилями, и налетали они неожиданно, причиняя мне кучу хлопот. Один вознамерился оставить меня без обеда. Я накрыл на штурманском столе, повернулся взять соль — в туже минуту почти весь обед выскочил из тарелки. Я вернул его в тарелку и съел. Хорошо, что у меня было заведено, поработав с картами и лоциями, сразу убирать их.

В другой раз коварная волна захлестнула кокпит, ворвалась в кают-компанию и дотянулась до моего спального мешка. Я принялся сушить мешок грелкой — но попробуйте в шторм наполнить грелку горячей водой!

Бывали красивые закаты, когда край неба багровел. Но в этих широтах багровый закат нельзя считать верной приметой. Следующий день мог быть хорошим, ветреным, а мог быть и совершенно отвратительным.