Немыслимое путешествие

Глава 5. Новая Зеландия и Тасмания

Казалось, Южному океану не будет конца. Я перебирал в памяти другие тихоокеанские плавания на малых судах — никто еще не ходил моим маршрутом. Джошуа Слокам, отец одиночного мореплавания, прошел вокруг света с востока на запад, но ведь он после Магелланова пролива направился к северу, в теплые широты с россыпью восхитительных полинезийских островов. Чичестер, Роуз, Нокс-Джонстон — мои недавние предшественники в одиночных кругосветках — спускались на юг до ревущих сороковых, но все они шли в другую сторону. Ревущие, можно сказать, ревели им вдогонку. Я же намеренно бросил вызов ревущим, они ревели мне в лицо. И нечего жаловаться, что продвигаюсь по карте мучительно медленно! Главное — продвигаюсь. И спасибо, что у меня такое крепкое и славное суденышко, спасибо, что здоровье не подводит — язвочки, сыпь и прочие мелочи не в счет,— спасибо Морин и моим друзьям за отличную провизию.

Меридианы, которые представлялись мне барьерами поперек карты, один за другим уступали натиску и оставались позади. Одолев 160° з. д., я ликовал. Еще каких-нибудь 20 градусов — и будет пройдена половина пути вокруг земного шара! Я все еще избегал думать о всем маршруте в целом, мысленно разбивал его на несколько гонок с препятствиями. Еще 16° — и я миную острова Чатем, а там всего 5 градусов до Баунти и так далее. Сознание не мирилось с тем, что надо идти еще 180° до второго правого поворота — у мыса Доброй Надежды, прежде чем начнется длинный финишный этап. И я гнал от себя эту мысль, если не считать обитающей в глубине души твердой уверенности, что так или иначе, рано или поздно я приду к финишу.

В ясные ночи я глядел на Луну и думал об отважных людях, которые ее достигли. И мои собственные проблемы казались таким пустяком! Человек достиг Луны — а я тут переживаю из-за какого-то девятибалльного ветра. Конечно, это рассуждение было скорее философским, чем реалистичным. Мое путешествие не шло ни в какое сравнение с подвигом космонавтов, однако волны, которые нагнал девятибалльный ветер, были предельно реальными. Ох уж эти волны! Шипя, они надвигались на яхту, будто снежные горы. Иногда они захлестывали кокпит, и казалось — громада пенящейся воды поглотит и меня, и «Бритиш стил». Но яхта всякий раз выбиралась на поверхность. А я сидел в каюте и улыбался во весь рот. Не потому, что не боялся — боялся, и не однажды,— а потому что так уж я устроен. Чем опаснее ситуация, тем смешнее она мне кажется!

Выдержки из журнала:

«4 февраля. В 10.00 все еще дул восьмибалльный ветер, потом он начал стихать. Просто невероятно, как быстро он угомонился. Осталось беспорядочное волнение, волны мечутся во все стороны. Поминутно меняю парусность: то выберу шкоты, то возьму рифы на бизани, то отдам рифы. Не могу связаться с Новой Зеландией, Морин уже две недели не получает данных о том, где я нахожусь.

5 февраля. Отвратительный день — порывистый ветер, шквалы. Сейчас ветер 5 баллов — через минуту 8 баллов. И все зюйд-вест. Пробовал связаться с островами Чатем — ничего не вышло.

6 февраля. Весь день налетали шквалы, весь день я только и делал, что лавировал. Сейчас курс южный. Ну и черт с ним, когда-нибудь пойду же я на запад. Но похоже, что все 25 градусов долготы до Новой Зеландии придется брать с боем. Ничего, будут и на нашей улице пассаты. Связался с островами Чатем. Узнал, что в Веллингтоне накопились для меня радиограммы, больше 300 слов. Почему-то не могли передать их мне через Чатем. Умылся, побрился, сменил белье. Сразу на душе стало легче.

7 февраля. Сильные шквалы. Вылил на себя чашку чаю, когда яхта переваливала через волну. Опишу один шквал.

На горизонте — огромные кучевые облака, сила ветра — 7 баллов. Приближаясь, громада облаков становится все выше и темнее, и вот уже совсем черная. В то же время отмечаю, что заметно выросшие волны покрылись белыми барашками. И вот началось! Сила ветра достигает 11 баллов. Значит, надо браться за румпель. Как только скорость ветра превышает 45 узлов, надо быть начеку. Меня уносит на северо-восток (то есть прочь от Новой Зеландии). Стараюсь по возможности умерить ход яхты. Минут 5—10 дует с невероятной силой. Затем начинается дождь, большe похожий на град. Хлещет по лицу и рукам, забирается под рукава, и скоро я весь мокрый. Первый заряд дождя прошел — за ним следует другой. Капли колют, словно песчинки в бурю. Но вот дождь кончился, и ветра нет, морэ вяло бросает яхту туда-сюда, паруса хлопают. Передышка длится всего минут 5—10, глядишь — опять тебя гонит семибалльный ветер».

Во время таких шквалов я пою или понукаю «Бритиш стил»: «Давай, «Брит», дуй во весь опор! Покажи дорогу к дому. Морин и Сэмэнта ждут!» Изображаю, будто подхлестываю своего скакуна. Возможно, в пересказе это звучит смешно, но без этих маленьких уловок я совсем мог раскиснуть. А так я хоть и проклинал в душе шквалы, держался довольно бодро.

Несмотря на непогоду, 7 февраля мне удалось связаться с Веллингтоном и принять все радиограммы. Кроме того, поймал Англию — почти вся программа была посвящена положению в Ирландии, и я страшно расстроился. Занимался хозяйством, жарил картофель и уронил сковороду, когда яхта скатывалась с волны. Масло разбрызгалось, испачкало весь камбуз.

9 февраля радио Чатема передало штормовое предупреждение. Анекдот, да и только: меня уже три дня трепали штормы. В этот день я пересек демаркационную линию времени, однако не стал сразу менять дату — не все ли равно, когда это делать...

Весь следующий день, 10 февраля, я дрейфовал с голыми мачтами — по всем признакам, нагрянул чатемский шторм. Сила юго-западного ветра колебалась от 9 до 10 баллов. Не очень-то приятно для нервов ждать, когда на яхту обрушится исполинская волна. Я попытался сделать несколько снимков, но только намочил камеру. Тогда я расправился с огромной порцией рагу и частично наверстал упущенный сон.

Шторм, как обычно, сменился штилем, и я решил устроить задним числом «бернсовскую вечеринку». Закрепил шкоты, потом причесался, почистил зубы и приготовил ужин. Пришлось жонглировать кастрюлями, ведь у меня было всего две горелки, но вечеринка состоялась. Рубец удался на славу, с ним хорошо пошла стопочка виски. Я громко читал стихи Бернса, спел все шотландские песни, какие только помнил, выпил за здоровье всех моих друзей. И лег спать.

Я проспал двенадцать часов и проснулся с дикой головной болью, которой хватило на целый день. Поделом!

Впрочем, я не очень раскаивался, тем более что грандиозная вечеринка помогла мне встряхнуться. Непрестанный поединок с волнами совсем вымотал из меня душу, а тут я хорошо отключился, выспался и как будто пришел в себя.

До Новой Зеландии оставалось всего 500 миль. Мне попался заблудший буй, стали появляться новые птицы — верные приметы, что земля близко. Того и гляди, начнут встречаться пароходы. И я решил на ночь поднимать на мачте топовый огонь — столкновение сейчас было бы совсем некстати!

Учитывая, что несколькими днями раньше была пройдена демаркационная линия времени, я внес 14 февраля поправку в свой календарь. Настроение у меня было приподнятое. Ведь я пересек 180° долготы и теперь считал уже градусы восточной долготы от Гринвича. Следовательно, я обогнул половину земного шара, дальше что ни меридиан, то на один градус ближе к дому, тогда как до сих пор каждый меридиан воспринимался только как ступенька к 180°. Отмечая это событие, я открыл очередную банку креветок. И с радиосвязью все наладилось. Я связался не только с Веллингтоном, но и с Оклендом. Веллингтон передал предупреждение о тропическом циклоне «Дора». Правда, до тропиков было далеко, и я надеялся, что циклон обойдет меня стороной.

Поскольку до земли и зоны оживленного судоходства оставалось немного, я всю ночь сидел на руле и только под утро ложился на час-другой. 15 февраля выдался отличный день, правда, ветер был тихий, а раза два он и вовсе пропадал. Был момент, когда я основательно испугался. Я стоял на носу и грезил, наслаждаясь чудесной погодой, вдруг впереди показались буруны. «Риф!» — пронеслось у меня в голове, и я бросился к румпелю. А в следующую секунду я разглядел, что это никакой не риф, а просто кит всплыл на поверхность. Я облегченно вздохнул.

Несколько дней штили чередовались с тихими ветрами, но солнце сияло вовсю, и я отдыхал, используя, так сказать, перерыв перед вторым таймом. 17 февраля встретил первое рыболовное судно — точнее, я видел только его огни. В этот день кончилась первая цистерна пресной воды; она хорошо послужила. Я сказал себе, что в следующий дождь надо будет начать собирать воду. Но острой нужды в воде я не испытывал, а в такую отличную погоду о дожде не хотелось думать. Лежа на солнце, я читал Агату Кристи.

18 февраля я решил, что пора кончать перерыв и снова впрягаться в лямку. Погода все еще была штилевая, но я старался ловить каждое дыхание ветра. Через Новозеландское радио состоялось три радиотелефонных разговора, а члены Новозеландского клуба яхтсменов, огибавших мыс Горн, прислали радиограмму: «Счастливого плавания. Восхищены вашей отвагой». Приятно, ничего не скажешь.

На «Морской ведьме» навстречу мне вышли телевизионщики, и я полночи просидел у передатчика, наводя их на яхту. Около полудня они наконец нашли меня и взяли интервью для телевидения. Я был рад снова видеть людей, и мы достойно отметили это событие, хотя, разумеется, никто из них не ступил на борт «Бритиш стил». У телевизионщиков были с собой только крепкие напитки, так что я поделился с ними пивом. Обычно журналисты угощают вас пивом. Я с удовольствием поменялся с ними ролями, и ведь мое пиво обогнуло вместе со мной половину земного шара.

Однако светская жизнь скоро начала меня утомлять. Только «Морская ведьма» отошла, как последовало еще три радиотелефонных вызова. Конечно, мне было приятно поговорить с живым человеком, да и лестно, что люди мной интересуются, но нельзя же целый день только и делать, что отвечать на телефонные звонки! Мне надо было продолжать свой путь, то есть уходить от Новой Зеландии. А фалы все заедали, и, когда я задумал сменить стаксель № 1, его так заело, что пришлось поработать лебедкой.

По-прежнему держался штиль. Погода была чудесная, ничего не скажешь, но она меня уже не радовала, мне нужен был ветер. Я получил приятную радиограмму: «От яхтсменов Отаго. Попутных ветров и быстрого хода. Гордон Кэли, председатель яхт-клуба Отаго». Поскорее бы начались эти попутные ветры!

Прокладывать курс здесь было далеко не просто. Огибая Южный остров, я, чтобы выиграть время, решил идти через пролив Фово, отделяющий Южный от острова Стюарт. Он всего около 25 миль в самом узком месте, и в нем хватает рифов и островков, глядеть надо в оба. Временами ветер ослабевал настолько, что яхта лишь еле-еле слушалась руля. Это осложняло мою задачу — и усиливало досаду. Я поймал себя на том, что становлюсь вспыльчивым, как мальчишка. Когда одна волна захлестнула палубу и окатила меня, я сорвал с себя мокрый джемпер и швырнул его за борт, чуть не плача от злости. Потом мне было очень стыдно.

Труд — лучшее лекарство от нервов, но в жару и безветрие меня совсем не тянуло работать. Я забрался на мачту и укрепил краспицу, потом составил список других текущих дел, однако ленивый ход и меня превратил в лентяя, приходилось силой заставлять себя что-то делать.

То и дело встречались рыболовецкие суда, иногда кто-нибудь подходил ко мне поболтать. Помню на редкость красивую шхуну под названием «Эйгом». Ее команда предложила мне свежей рыбы, но я вежливо отказался. Тогда ребята начали расспрашивать меня о моем переходе на веслах через Атлантику, но я считал, что настоящее важнее прошлого, ведь я спешил домой! В самом деле, не останавливаться же только для того, чтобы рассказать им свою историю. И я отдал им мой единственный экземпляр книги «Трудная победа», в которой мы с капитаном Джоном Риджуэем описали наш трансатлантический переход.

22 февраля пошел седьмой день безветрия. Большую часть дня я провел на руле, только один раз оставил его, чтобы влезть на мачту. Хотел поменять грота-фал, но не смог его выдернуть, пришлось добавить еще один пункт в список очередных дел.

На другое утро подул восточный ветер — как раз тот, в котором я нуждался, чтобы благополучно одолеть пролив. Час за часом мимо меня скользили берега, и я любовался ими в бинокль. Красиво — и похоже на Шотландию... Однако меня, как ни странно (ведь уже 128 дней находился в море), ничуть не манила суша. Охотно навещу Новую Зеландию, но не теперь! Только вперед!

Ночью, приближаясь к острову Сентер, я вдруг увидел за кормой рыболовное судно. Мелькали сигнальные огни, команда что-то кричала, мне послышалось слово «риф!». Испугавшись, я живо спустил грот и бизань — и только тут разобрал, что мне кричат: «Ти-ви!»

Телевизионщикам понадобилось новое интервью. Черт бы их побрал! Я-то думал, что это рыбаки, знатоки здешних мест, предупреждают меня об опасности.

За ночь ветер сместился к юго-западу, и до утра я почти не выпускал из рук румпель, идя галсами. Мне было не по себе, как будто меня взяли в коробочку. Я не знал точно своей позиции, так как попал в прихотливое течение. Под утро снова установился штиль, и я смог часа два поспать. На рассвете телевизионщики все-таки подошли ко мне и получили интервью.

Последующие сутки ветер заходил то с одной, то с другой стороны, достигая порой силы шторма. Проведя еще двадцать четыре часа на руле, я почувствовал, что меня одолевает усталость. Как назло, какое-то встречное судно не захотело уступить мне дорогу — пришлось разворачиваться и отходить. А если бы я не свернул, пароход подмял бы меня под себя.

При дневном свете я опознал на юго-западе остров Соландер у выхода (с моей точки зрения) из пролива Фово. Еще немного — и пролив останется позади. Надо только пройти мыс Пюисегюр, и можно считать, что дело сделано. С юга дул штормовой ветер, но это мне было на руку. Я решил: как только миную мыс, завалиться на койку; уж очень хотелось спать.

Я проспал всю ночь, проснулся уже около четырех утра оттого, что спальный мешок промок насквозь. После погожих дней все течи открылись с новой силой. Дул штормовой ветер. Посмотрел на стрелку анемометра — 45 узлов. Снова лег спать, уже на наветренной койке, и очнулся лишь в 11.30. Видно, я здорово устал.

Выйдя на палубу, я ахнул. Очевидно, пока я спал, на яхту обрушилась огромная волна, а то и несколько. Стаксель № 1 каким-то образом был выдернут из своего чехла и волочился по воде; фалы оборвались, сам парус тоже сильно пострадал. Многократно ремонтированный стаксель-гик опять сломался, хотя я принайтовил его к палубе. Кают-компанию затопило. Электрическая помпа забастовала, и пришлось откачивать воду вручную; потом я починил помпу. Сломались три ящика с провиантом, и продукты не высыпались только потому, что ящики сломанной стороной прижало к аккумуляторам. В кормовом отсеке полный ералаш, всюду разбросано снаряжение, я три часа его разбирал. Вышел из строя насос от второй цистерны с пресной водой; я еще не брал из нее воду, а тут обнаружил, что и не смогу взять. Пришлось обратиться к аварийному запасу. Правда, в одном мне повезло: неожиданно для себя я обнаружил морковь! Я подозревал, что она где-то лежит, но никак не мог ее найти. А шторм нашел.

На другое утро — новый сюрприз. Глянул на мачту — а она изогнута крючком! Я поспешил убрать паруса и стал выяснять, в чем дело. Решив, что одна из правых вантин слишком туго натянута, я отдал талреп, но вышло только еще хуже. Надо было лезть на мачту, однако я не мог это сделать тотчас из-за сильного волнения. Оставалось лишь идти дальше с минимумом парусов и молить небо, чтобы все обошлось благополучно. Волнение не унималось весь день, но вечером был красный закат. И хотя по ту сторону Новой Зеландии примета не сработала, я надеялся, что в Тасмановом море мне больше повезет.

И примета, в виде исключения, не подвела. За ночь ветер стих, и на рассвете царил почти полный штиль. Я немедля

приступил к делу. Надо было подняться до верха внутренней вантины и добраться до конца отвода. Сидя на беседке, я увлеченно занимался ремонтом, вдруг налетел шквал. К счастью, он оказался не таким уж сильным, и все же раскачиваться под вой ветра и гул дождя было далеко не сладко. Переждав шквал, я возобновил работу. Трудоемкая задача, но все-таки мне удалось добиться равномерного натяжения вантин, и мачта выпрямилась, как положено.

Затем наступила очередь насоса, подающего пресную воду из цистерны. Однако тут меня ожидала неудача. Я не мог его исправить, потому что патрубок сломался, и не мог подключить другой насос, потому что шланги были коротки. Можно снять крышку с цистерны, но это было мне совсем не с руки — как раз над цистерной находились разбитые ящики с провиантом: начнешь поднимать крышку — все рассыпешь. Не видя подходящего способа добраться до воды, я решил отложить решение этой проблемы. Сама цистерна не пострадала, вода никуда не денется, пока можно расходовать аварийный запас, а во время дождя еще соберу. Если же аварийный запас кончится прежде, чем пойдет дождь,— что ж, тогда возьмусь всерьез за эту цистерну. Словом, дело не срочное.

Я совершил контрольный обход по всей яхте и обнаружил, что перегорела лампочка ходового огня с правого борта. Стал искать запасные лампочки — нету! Я не верил своим глазам. Как же так, ведь я старался ничего не забыть... Пришлось позаимствовать лампочку гакабортного огня.

Следующее рандеву для передачи почты и судового журнала было назначено в заливе Сторм у Тасмании. Я надеялся дойти до Тасмании от Новой Зеландии за семь дней, однако забота о мачте вынудила меня уменьшить площадь парусности, да еще меня притормозил последовавший за штормом штиль, и я уже похоронил надежду уложиться в срок. Правда, больше чем на сутки опоздать не должен.

Хотя дел у меня хватало, я старался каждый день уделять время чтению. Во-первых, для отдыха; во-вторых, чтобы ум не задремал. В Тасмановом море я прочел «Странное плавание Дональда Кроухерста». Книга меня глубоко взволновала, а местами и возмутила. Я записал в журнале:

«27 февраля 1971 года. Читаю книгу о Кроухэрсте. Печально. И невероятно. Интересно, что будут говорить, если я погибну. Дескать, не подготовился как следует или еще какую-нибудь чушь. До чего может дойти извращение! В книге сказано, что он был никудышный штурман, брал высоту солнца только один раз утром, иногда еще и в полдень, пользуясь упрощенным способом. Почти никогда не брал одновременно высоту звезд и планет. Я бы сказал, что автор ничего не смыслит в практике штурманского дела. Возьмись он комментировать мои методы, я бы выглядел неважно! Иногда я по три-четыре дня совсем не беру высоту солнца, и ни разу — ни разу — не брал высоту планет и звезд. И я всегда пользуюсь упрощенным способом. Дело в том, что в открытом море точность определения большой роли не играет. Ошибись на 20, даже на 100 миль — ничего страшного не произойдет. Люди, которые говорят об «одновременном наблюдении звезд и планет», отбивают у других охоту выходить в дальние плавания. А такие плавания надо поощрять. Потому что дальнее плавание, с командой или без нее,— прекрасная вещь. Отлично понимаю Муатесье, который сказал, что в путешествии искал спасения своей души. Другие судят иначе. Им я отвечу: «Идите к своим офисам, к вечерней стопке джина, к сплетням, скандалам. Вам никогда не понять всей прелести почти (повторяю — почти) пуританского взгляда на жизнь».

Еще выдержки из журнала:

«28 февраля. Спешу на рандеву в Стормбей. Хорошее место для встречи! Неспроста этот залив назвали Штормовым! Здесь вовсю бушуют южные ветры. Уповаю на милость небес — авось пронесет.

На второй завтрак съел рождественского цыпленка с жареным картофелем, выпил глоток вина и вспомнил подходящую к случаю молитву.

Радио Хобарта сообщает о шторме и граде. Скоро в этих широтах наступит зима; похоже, вот-вот солнце уйдет в северное полушарие. Теперь главная проблема — пройти мыс Доброй Надежды.

Перевел стрелки на час назад. Приятное событие!

1 марта. В 17.15 надо мной прошла огромная дождевая туча, потом вдруг свернула на юг, потом на юго-восток. Затем ушла под ветер, при этом сила ветра с 5—6 баллов упала до двух. Не знаю отчего, но мне вдруг стало страшно, очень страшно. Я поспешил убрать паруса. Сейчас все в норме, но в ту минуту у меня было предчувствие беды. Поразмыслив над этим эпизодом, я спрашиваю себя: случись это между мысом Горн и Новой Зеландией — стал бы я убирать паруса? Ведь сила ветра не превысила 6 баллов, можно идти под гротом. И я отвечаю: нет, я не убрал бы паруса. Продолжал бы идти по-прежнему. Почему же так вышло? Мне кажется, на меня повлияло общение с другими людьми после долгого перерыва. Оно каким-то образом выбило меня из колеи».

Да, на этом отрезке пути я был выбит из колеи и мог объяснить это исключительно встречей и беседами с людьми около Новой Зеландии. Но ведь после встречи с «Индьюренсом» у мыса Горн ничего подобного не было. Может быть, потому что в тот раз встреча была очень короткой, прямое общение длилось всего несколько минут. Новозеландские рандеву подействовали совсем иначе, после них на меня нашла какая-то робость, неуверенность, мне начали чудиться всякие ужасы. Я с тревогой думал о предстоящем рандеву у Тасмании. Скорей бы уж оно осталось позади! По правде говоря, я готов был обойтись без него. Если бы не письма от Морин, я, пожалуй, все рандеву отменил бы. Поступи я так — что сказали бы люди обо мне? Что я помешался?

Приступы хандры повторялись, мне стоило немалого труда справляться с ними. Шел пятый месяц моего одиночества в океане — четыре месяца я наедине со своими мыслями, один несу все бремя ответственности за яхту и за себя. Нет, я не стал человеконенавистником, я с нетерпением ждал конца плавания. Но встречаться с людьми, пока оно длилось... В общем разница тут примерно такая же, как если бы идти спокойно посреди океана или лавировать у берегов. В открытом море опасаться нечего, а стоило мне приблизиться к суше, как я тотчас начинал думать о всяких опасностях, обо всем том, что могло подвести. Наверное, этим объясняется, почему меня так напугала дождевая туча. Я боялся не чего-то в частности, мне вообще было страшно. Вероятно, встречи с телевизионщиками и рыбаками у Новой Зеландии, разговоры с людьми, дом которых находился неподалеку, которые, расставшись со мной, вскоре возвращались домой, для которых я был всего лишь случайным эпизодом в их повседневной жизни,— все это, как мне кажется, посеяло сомнения в моей душе: ведь я был один на малом суденышке, и мне до дома предстояло еще пройти не один десяток тысяч миль.

Разбираясь в своих чувствах, силясь совладать с ними, я, как мне кажется, во многом постиг психологию людей, избирающих уединение, отшельничество, любящих одиночные приключения. И узрел кое-что в своей собственной психологии. Не могу сказать, чтобы я остался доволен. Выяснилось, что есть вещи, которых мне надо остерегаться. Не подумайте, что я только и делал, что копался в собственной душе. Ничего подобного. Большей частью моя голова была занята чисто практическими вопросами: какие паруса поставить или убрать, чтобы выжать максимум из яхты, какой курс выгоднее, как исправить ту или иную поломку, что приготовить на обед. Но, оставаясь наедине с собой, человек невольно задумывается над жизненными проблемами. Не скажу, чтобы мои мысли были очень глубокими. Но из песни слова не выкинешь.

Я размышлял о будущем. Что ожидает меня впереди? Я не знал (и сейчас не знаю). Некоторые мысли я изложил в письме Филу Уолфиндену, которое собирался передать при очередном рандеву.

«После девяти лет в парашютных войсках,— писал я,— я, наверно, только и гожусь на такие дела, как это. Из парашютных войск не вынесешь ничего такого, что может пригодиться в гражданской жизни...»

С горечью думал я о том, как неохотно многие британские фирмы берут на работу новых людей.

«Что плохо у нас в Соединенном королевстве,— продолжал я,— так это предубеждение компаний против свежих идей, новых сил. В Америке человек за свою жизнь может поменять профессию три-четыре раза, а у нас, если стал счетоводом, так на всю жизнь счетовод. Если у тебя нет 99-летнего стажа в качестве клерка, тебя даже рассыльным не возьмут».

Разве это справедливо? Вероятно, на моих рассуждениях отразилось и то, что мне самому с шестнадцати лет пришлось сталкиваться с немалыми трудностями. Видишь, как люди выполняют работу, которая тебе вполне по силам, и знаешь, что тебе этой работы не видать, как своих ушей. Меня это возмущало. Правда, грех был бы сетовать, что мне вовсе не предоставилось никаких шансов проявить себя. Ведь получил же я «Бритиш стил» — превосходный шанс. Разумеется, от меня потребовались определенные усилия, чтобы добиться своего, чтобы я вот сейчас был в Тасмановом море на борту яхты, завершающей кругосветное плавание. Но я был многим обязан другим людям, которые пошли на риск, сделали ставку на меня. И я пытался выразить свою благодарность Филу Уолфиндену:

«Для меня совершенно очевидно, что без тебя мы никогда, ни за что не уложились бы в срок. Только твоя непреклонная верность делу, твои неустанные усилия позволили мне стартовать 18 октября. Я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность».

А как выразить свою благодарность Фрэнку Элину? Когда у мыса Горн сломался мой автопилот и я сообщил об этом по радио домой, Фрэнк тотчас заказал новые детали и предложил выслать их к месту какого-нибудь очередного рандеву. Я отказался. Это вовсе не было выражением неблагодарности — я очень, очень благодарен Фрэнку. Но мне хотелось обойти вокруг света с тем снаряжением, с которым я стартовал. Будет капризничать, будет ломаться — я должен сам, своими силами исправить, наладить. При серьезной аварии, которая вынудила бы меня зайти в порт, я, конечно же, отремонтировал бы и автоматическое рулевое устройство. Но пока можно было идти так, я предпочитал идти так. Надеюсь, что Фрэнк и все остальные, кто участвовал в этом деле, поймут меня. Думаю, что поймут.

2 марта до Тасмании оставалось 110 миль, а меня сковал штиль. Если бы не этот штиль, я еще мог рассчитывать пройти за семь дней от Новой Зеландии до Тасмании, теперь же нечего было и надеяться на это. Над Тасманией установилась «область высокого давления», и я ровным счетом ничего не мог с ней поделать. Я продолжал писать письма для передачи при рандеву и позволил себе выпить стопку виски.

Штиль затянулся. Слово журналу:

«3 марта. Черт-те что - 13.00, я все не двигаюсь с места. Опять над Тасманией «область высокого давления». По мне так лучше шторм. Штили меня выводят из терпения. Хорошо, если тебе некуда спешить, но ведь я спешу. С каждым днем солнце все дальше уходит к северу, значит, жди, что погода испортится всерьез.

Жаль, что надо подходить к Тасмании. Честное слово, я предпочел бы промахнуть мимо, если бы не письмо от Морин. Я здорово истосковался по новостям из дома. Тревожусь за Морин и Сэмэнту.

Над яхтой пролетел самолет с кинооператором. А у меня на гроте риф. Я представил себе, как летчик говорит:

«Парень страхуется!» А дело все в том, что риф дает мне лучший баланс. И пусть сухопутные крысы чешут языки по этому поводу!»

Я попробовал разыскать по радио Питера Джонса-Эванса; он был шафером на моей свадьбе, а теперь жил в Тасмании. Наладил связь, но мне сообщили, что Питер будет дома только вечером. Второй раз я застал его, мы поболтали всласть. Я узнал, что он занял руководящую должность в своей компании, дела идут хорошо. Словом, я отвел душу. Настроение сразу поднялось, а тут еще выяснилось, что оператор радиостанции родом из Эдинбурга. Он заверил меня, что я вполне приличный радист. (На то и земляк, чтобы похвалить!)

После радиосеанса я вернулся к рулю. Ловя слабенький ветерок, «Бритиш стил» шла со скоростью 2 узла. Ночь выдалась чудесная, но мне быстро надоело ею любоваться, я спустился вниз и поджарил рис с керри, открыл банку драгоценных креветок. Не забыл и глоток вина.

Весь следующий день — 4 марта — держался штиль. Я ровным счетом ничего не делал, только отдыхал — и чувствовал себя отменно. В 20.00 потянул ветерок с северо-востока, и я сразу развил ход. Передал по радио, что место рандеву переносится из залива в точку около мыса Рауль,— при норд-осте залив оказался у меня с подветренной стороны. Рандеву состоялось 5 марта в 08.05. Вот последняя запись в журнале, который я передал:

«4 марта. В придачу к встречным ветрам и течениям у меня теперь еще две заботы: 1) южные шквалы; 2) скорее бы миновать мыс Доброй Надежды. Даст бог, справлюсь и с этим».