Камни реки Чусовой. Путешествие на катере

Мы знали, что когда глубина по колено, можно смело идти на моторе. «Луч», наверное, тоже понимал, как нам было приятно после египетской работы на перекате пройтись с ветерком по плесу на его 18-сильной механической тяге. Однако от заводчан-родителей он унаследовал крайне скверный характер и потому, выражаясь фигурально, вставлял палки в колеса, то и дело объявляя нам длительный бойкот.

Гладь воды звала и манила, но катер застывал в сонной тишине. Иногда, сбрасывая с себя оцепенение, кто-нибудь из палубной команды лениво делал гребок веслом, подобно тому как рыба шевелит во сне плавниками. И снова — безмолвие. Мы разглядываем все те же золотые березы, повисшие высоко на скалах, в глубокой задумчивости.

Внутри катера идет титаническая работа. С бессмысленным упорством капитан нажимает на педаль стартера, сбросив с себя взмокшие шапку и телогрейку. Вот, призвав на помощь богов, он все же запускает двигатель. Проходит несколько минут— и с носа доносится голос впередсмотрящего:

— Перекат! Предлагаю проходить у левого берега!

На что штурман, естественно, возражает:

— А надо у правого!...

Перекаты — перекатами, а по-настоящему встретились мы с камнями Чусовой через несколько дней после старта. Все шло как обычно. Лоцман мирно подремывал, сидя на крыше рубки, мотор монотонно гудел — мы тихо и мирно шли плесом. Нельзя сказать, чтобы стремительно, но гусей, плывущих рядом, обгоняли уверенно. Ничто не предвещало катастрофы: никто накануне не видел во сне ни сырого мяса, ни мышей; зеркало воды блестело, как бляха ефрейтора, и отражало, умножая, красоту осеннего уральского пейзажа.

Все произошло очень быстро, даже, можно сказать, молниеносно. Мы ощутили мощный удар, сопровождаемый зловещим треском, каждый переместился вперед на некоторое расстояние. Капитан и штурман, занимающие самые комфортабельные места, оставили отпечатки своих физиономий на лобовых стеклах рубки, описав верхней частью туловища дугу длиной около 40 сантиметров. Длина пути механика в трюме была скрыта брезентовым пологом, но по писку, донесшемуся снизу, было очевидно, что и он подчинился неумолимым законам физики. Длиннее всех была траектория движения лоцмана. Он, будучи спортсменом-гимнастом, даже во сне оставался грациозным и собранным: как был в ватнике и болотных сапогах, величественно взмахнул футштоком, втянул голову в плечи и уже после этого полетел куда-то далеко вперед...

В следующее мгновение облегченный катер, как ни в чем ни бывало, снова пошел вперед. Мы дали круг, благополучно выловили футшток и окончательно проснувшегося лоцмана, и продолжили свой путь.

Воспоминанием о первой встрече с камнями Чусовой мне и хотелось бы закончить это повествование. Если когда-либо удастся продолжить его, читатель узнает, что таких памятных встреч было много — веселых, не очень веселых и просто печальных, с пробоинами и без пробоин. Были, кроме камней, еще и топляки. Встреча с топляком хотя и не вызывала особой радости, но казалась даже приятной: удары получались довольно мягкими, а последствия гораздо менее серьезными, чем при столкновениях с камнями. Были еще и заторы из бревен, в том числе и такие, которые приходилось преодолевать с помощью гусеничного трактора, поставив «Урал» на сани-волокушу.

Дождь проявлял завидное постоянство и необыкновенную щедрость, поливая нас ежедневно. Правда, потом, когда нас уже качала крутая камская волна, он перешел, так сказать, в другое агрегатное состояние— падал в виде снега.

В пути мы свято соблюдали старинные морские традиции: в частности, никогда не пускали на борт священников, не царапали мачту, не проносили на судно черных сундуков и цыплят. Поэтому мы смогли пройти по Чусовой летом на катере, несмотря на то, что на нем так и не завелось ни одного сверчка, а мотор был окрашен в противопоказанный мореплавателям голубой цвет.