Швертбот самотоп

Итак, свое «врастание» в парусный спорт я начал с плаваний на положении юнги на гоночном швертботе. Плавали мы с отцом много — все вечера и, конечно, все воскресенья. Исколесили вдоль и поперек Невскую губу, а нашими «дальними» плаваниями были походы из Мартышкина па «кончик». Так назывались тогда восточные пристани в Кронштадте для больших пассажирских колесных пароходов, ходивших в Ораниенбаум и Петербург.

Пристани тех лет представляли собою длинные деревянные пирсы, уходившие далеко в залив. В их основании, у самой береговой черты, ютилось очень много частных шлюпок и маленьких швертботиков. Яхт-клуба в Кронштадте до революции не было. Доступ на кронштадтские пассажирские пристани был открыт для всех. На пирсах всегда было очень много народу. Шла бойкая торговля всякой снедью и особенно рыбой. На пароходы с грохотом кантовались бочки и ящики. На восточном рейде, что против пристаней, при ветрах западной половины обычно отстаивались на якорях десятки двух- и трехмачтовых финских лайб. Разгрузившись в Петербурге, они с пустыми трюмами уже не могли лавировать против ветра по узкому Кронштадтскому фарватеру, так как сидели мелко. Нанять же в порту буксир владельцу лайбы было не по карману. Вот они и ждали либо попутных ветров, либо ночного бриза с берега, а пока их команды съезжали на пристани, развлекались с молодыми торговками, покупали молоко и всякую домашнюю снедь.

Обычно в корне этих пирсов мы и швартовались. Отец с друзьями уходил в буфет — здесь же, на пристани, а меня оставляли на вахте охранять судно. Делал это я с превеликой гордостью, беспрерывно проверяя швартовы и крепления фалов. Хорошо помню — каждый раз, как только я оставался один, наверху появлялся пожилой грузный жандарм с большущими усами, с шашкой и кобурой. Разговаривал он обычно снисходительно и даже ласково. Сперва его интересовало, кто мы такие, откуда приплыли; при этом он льстиво спрашивал — неужели мне не страшно плыть через «все море» на такой маленькой яхточке да еще в такую бурю? Я, конечно, польщенный с задором отвечал, не понимая в чем изюминка нашей беседы. Теперь-то я вспоминаю это с улыбкой. Жандарма, например, интересовало: неужели мы плывем целый день и у нас нет никаких книжечек почитать пли газеток?

— Никаких книжек на яхте нет, их бы тут же размочило водой! — отвечал я уверенно.

— Ну, а что вон там за газета, покажите, пожалуйста...

Из-под палубы торчал рваный лист газеты, в который прежде была завернута колбаса. Его-то я и предъявил жандарму. Он внимательно осмотрел клочок и задал последний вопрос:

— Так и в гости ни к кому в город не сходите?

Я гордо ответил:

— Нет. Видите, ветер стихает, надо скоро уходить...

В те годы среди рабочих морского завода и матросов велась усиленная революционная агитационно-пропагандистская работа. Всеми возможными путями в Кронштадт доставлялась подпольная партийная литература. Вот почему жандарм так интересовался регулярными заходами маленькой яхточки.

За два года плавания на швертботе отец научил меня сидеть на руле и править в бейдевинд. Тогда я и не подозревал, как все это в будущем мне пригодится. Не обходилось, конечно, и без приключений; некоторые остались в памяти на всю жизнь.