Швертбот самотоп

В очень легкий ветерок шли мы как-то на фордевинд из Мартышкина в Петербургский яхт-клуб. Кто на руле сидел — не помню, я же стоял на палубе у кормы во весь рост, расставив ноги, и наблюдал за догонявшим нас тоже мартышкинским швертботом «Огонек», на мне была новая мотоэкипировка. «Неужели нас обойдут?» — думалось мне. Это было бы обидно, ибо на руле там сидела девчонка, правда старше меня, наша соседка по даче. Отец не раз сгонял меня с палубы, но, видимо, и сам увлекся импровизированной гонкой. Кстати, в те годы выбирать большой тяжелый шверт на фордевинде не полагалось и даже считалось чем-то вроде мелкого жульничества. Не помню уж, что помешало нашему рулевому идти прямым курсом, возможно, он заметил рыбачьи сети, — факт тот, что грот вздрогнул и очень быстро понесся на другой борт. Между прочим, грот гафельного вооружения перебрасывается в этих случаях гораздо стремительнее, чем бермудский парус. Летевшего на меня гика я не заметил, почувствовал лишь удар по шее и в тот же миг оказался в воде. Плавал я тогда, как и все мартышкинские мальчишки, довольно хорошо. Меня, конечно, быстро подняли из воды и об этом можно было бы и но вспоминать. Важно другое. Прошло более шестидесяти лет, но всегда, когда сижу на руле при курсе фордевинд, я как бы ощущаю этот удар гика по шее, а потому слежу за ним с особым вниманием и призываю к этому всех находящихся на палубе. Урок запомнился на всю жизнь. «С фордевиндом шутки плохи», — твержу я своей команде. Море решило, наверно, что этого происшествия для моего «оморячивания» недостаточно, и в то же лето учинило еще одно испытание, более «масштабное». В одно воскресенье, жаркое и солнечное, мы перебежали через «Маркизову лужу» к ее северному берегу и стали на якорь в камышах за островком Варпер-Луд. Здесь было безветренно, мы много купались, а после обеда пошли обратно в Мартышкино. Едва вышли из-за острова, как обнаружилось, что ветер в море дует сильно и уже развел большую крутую волну. Швертбот начал с шумом «хлопать» по воде. Очень низкобортный, совершенно плоский и широкий, он не поднимался на волну, будто силы не было, и нас все время сильно заливало. Вскоре все были мокрые. Из большого, почти во всю длину кокпита, швертового колодца начали вылетать фонтаны воды. На этот раз в походе с нами была мать и два довольно солидных приятеля отца, оказавшихся на яхте впервые. Начали откачивать воду маленькой ручной помпой. Это не помогло.

Воды в яхте прибыло, ибо каждая новая волна спокойно вкатывалась на палубу и заливала кокпит. В ход пошли кастрюли и ведро, а навстречу нам катились уже большие «беляки», задувал обычный здесь летом западный ветер, всегда усиливающийся к шестнадцати часам. Не помню, долго ли все это продолжалось, но рыбины в яхте уже плавали, а мать прижимала меня к себе и что-то сердито шептала. Обстановка все усложнялась. Казалось, что яхта, как упрямый осел, просто не хочет идти вперед. Отец приказал одеть всем грубые и тяжелые пробковые пояса, а под мать положил еще и спасательный круг. Я не очень хорошо понимал, зачем все это делается: мне казалось, что наши гости просто медленно откачивают воду, а так яхте ничто не угрожает. Впереди прошли какие-то небольшие корабли, оставив за собою крупные высокие волны. Добежав до нас, они разом вкатились в яхту, и она заполнилась водою почти до палубы. Быстро убрали бесполезные паруса, наше судно остановилось, волны теперь уже беспрепятственно гуляли по палубе. Отец что-то скомандовал, и вместе с гостями покинул яхту, чтобы хоть немного ее облегчить.

Мать плакала, крепко обнимая меня; точно не помню, но, наверно, ревел и я.

В те годы пассажирские пароходы из Кронштадта в Петербург ходили не морским каналом, а ближе к северному берегу, входя в Неву корабельным фарватером. На наше счастье из Кронштадта шел старый колесный пароход «Утро». Заметив нас, он подвернул, остановился и спустил на воду большой спасательный вельбот. Нас перевезли на пароход, воду из яхты быстро откачали и, взяв ее на буксир, дотащили до Невского плавучего маяка. Помню, как на маяке нас очень ласково приняли, вкусно накормили. Переночевав и обсушившись, утром следующего дня при слабом ветерке и утихшем море мы быстро добежали до Мартышкина. Но настроение у всех было безнадежно испорчено. Мать говорила отцу: «Это не яхта, а паршивый «самотоп» какой-то, а еще ребенка берешь с собой». Отец был мрачен и молчалив, понимая, что капитан из него пока неважный, да и жалко было, очевидно, довольно больших денег, которые пришлось по специальному акту заплатить капитану за буксировку яхты к маяку, а на маяке — за суточное питание всех и за прочие оказанные нам хозяйственные услуги. Приятелей отца в то лето я больше не видел, и меня на яхту отец не брал.



Признаться, я и сам разлюбил нашу «выдвижку», в особенности после того, как мальчишки и, что самое обидное, девчонки, узнав все подробности нашего плавания, дразнили меня при встречах: «Смотрите, Юрка-самотоп идет...»

2.05.2012